![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
Partizano Dzūko dienoraštis
Liongino Baliukevičiaus – partizano Dzūko dienoraštis
„Šis dienoraštis jokiu būdu nėra skirtas viešumai. Aš rašiau jį tik sau. Tuo atveju, jeigu aš žūčiau, dienoraštį prašau perduoti mano mielam broliui Kostui. Visų kitų, kuriems bus lemta gyventi ir rasti šį dienoraštį, aš prašau neskaityti jo, bet sunaikinti. Tai bus mano paskutinis pageidavimas.
Jeigu radėjas bus sulaukęs taip labai trokštos mūsų brangios Tėvynės laisvės, tada aš jam iš Anapus siunčiu karščiausius sveikinimus. O jeigu mūsų Lietuvai būtų skirta vergijai tęstis, tada lai jis nepabūgsta sunkios savo dalios, bet, priešingai, aš jam linkiu galingos dvasinės stiprybės.
Partizaniškas su Dievu
Dzūkas
Rašyta bunkeryje 1949.IV.24, 6 val. 20 min. Bunkeryje buvo Vanagas – A. Ramanauskas, Vieversys – Julius Karpis, Guoba – Vaclovas Petrauskas ir Viesulas – Vitalius Kuzmickas“.
1948.08.20
„... Mūsų visų tikslas yra išlaikyti partizaninį judėjimą tokį, kad apie jį galėtų atsiliepti tik su pagarba. Gaila, kad dar vis atsiranda dėmių, tamsių dėmių, kurios mus juodina. Tas, kuris gerai pažįsta Lietuvą, jos būdą, jos istoriją, jos kančias – tas supras ir mus. Mes taip daug kartais kenčiame. Žmogus nesi geležinis (ir geležis per trumpą laiką surūdija, sutrupa) ir todėl kartais pradedi dvejoti, argi neišseks mūsų jėgos? Kas iš tos Lietuvos, jeigu ji nustos geriausios savo dalies (turiu galvoje ne tik partizanus)? Kas bus iš jos, jeigu, atėjus lemiamam momentui, nebus kam jos prikelti, išgydyti?.. Gal vėl atsiras smulkūs žmogeliai su savo politiniais „kromeliais“, su savo politinėmis rietenomis, pradės mus auklėti su devizu: „Tas nevertas laisvės, kas negina jos“... Liūdna tai pasaka, o jos galo dar nematyti. Tiek to. Šiandien atgabens popierių ir vėl leisime „Laisvės Varpą“. Tegul siunta aziatas, o mes dar pakovosim!“
1948.11.05
„Iš Maskvos radijo bangomis į naują mūsų bunkerį plaukia kažkokios rusiškos liaudies dainos. Melancholiškos, lėtos ir sunkios. Jose jauti kažką graudaus, jog net širdį veria... Aš jų negaliu ramia širdimi klausyti, ir kiekvieną kartą, kai jas išgirstu, mano širdyje atsinaujina žaizdos. Dieve, kaip arti Tavęs yra šios dainos ir kaip toli visas mūsų gyvenimas...“
1948.11.10
„Aš jaučiu, jog aš savo kraštą pamilstu vis labiau ir labiau. Jeigu man šiandien kas pasiūlytų laisvę Amerikoj, aš neišvažiuočiau“.
1948.11.12
„Aš niekad neužmiršiu 1944 m. liepos 10 dienos <...> Rytojaus dieną susitikau su tėvu. Atsisveikinau. Aš jau buvau vokiška uniforma ir važiavau į Žemaitijoje organizuojamus „tėvynės apsaugos“ būrius. <...> Po kelių savaičių jis žuvo – bombos skeveldra pataikė į smilkinį, ir jis mirė taip tyliai, jog greta sėdėjusi mama to iš karto nepastebėjo. O aš? Aš trankiausi po Lietuvą. Iš „tėvynės apsaugos“ būrių nieko neišėjo. Mes visi tikėjom, kad tėvynę ginti galima ir po šlykščia vokiška uniforma. Bet vokiečiai nuo komunistų daug kuo nesiskyrė. Mus apgavo ir išnaudojo...
<...>
Iš Londono kažkoks komentatorius šaltai ir išmintingai dėsto apie Rūro pramonės likimą. Ach, tie angliškieji politikai! Jie kalba ir kalba, perka ir parduoda viską, ištisas tautas. O, kad jie mažiau kalbėtų ar būtų kalbėję, galbūt šiandien kitaip būtų...“
1948.12.23
„Ryt Kūčios... Penktos Kūčios, kurias aš praleidžiu Dievas žino kaip.
1944 m. Kūčių visai nešvenčiau. Graco aerodrome ėjau sargybą. Buvo žvaigždėtas dangus, ir, į jį žiūrėdamas, mąsčiau apie toli likusią Lietuvą ir namiškius.
1945 m. per Kūčias kroviau anglis Donbase. 1946 m. dieną prieš Kūčias išdavė mūsų bunkerį. Mes su Žaibu keletą valandų prieš išsikraustėm į gretimą bunkerį. Dieną jau liepsnojo trobesiai. Išlipęs iš bunkerio ir matydamas dūmus, aš iš pradžių pagalvojau, kad dūmai rūksta iš šeimininkų dūminės pirkios. Pasirodo, kad ten rūko sudegęs kluonas. Tada žuvo Nykštaitis, Raktas, Lordas ir Vytenis. Lygiai dveji metai praėjo nuo to laiko. Mes su Žaibu tada ėjom visą naktį. Kaip tik pralaviravom pro rusus. Miegojom sename bunkerėlyje. Rytojaus dieną išsiprausėm ir Kūčias valgėm pas O. (dabar suimta ir sėdi kalėjime).
1947 m. Kūčias praleidau Šiluose.
Ir štai 1948 m. Šį kartą nutarėme Kūčias valgyti mūsų bunkeryje. Žadėjo Kapsas atvažiuoti. Šiandien reikės patikrinti“.
1949.02.02
„Man didžiausias vargas, kai aš turiu kam nors kalbėti apie politiką, juo labiau civiliams. Man atrodo, jog žmogus tarytum ir laukia, kada aš jam pasakysiu karo pradžios datą. Ką gali jiems pasakoti pagaliau? Apie konferencijas ar notas? Jie jų nesupranta. Politinę padėtį žmonės pratę vertinti pagal fantastiškus gandus. Sunku, pasiutusiai sunku pasakyti jiems ką nors raminančio. Jau daugiau kaip ketveri metai, kai juos mes guodžiam“.
1949.03.27
„Kovo mėn. 25 d. vėl prasidėjo trėmimas. Trėmimas vyksta „demokratiškiausiomis“ aplinkybėmis. Ar daug gyventojų palietė ši nelaimė, sunku dabar pasakyti, tačiau kulkosvaidžių kalenimas įvairiose miško pusėse rodo, jog bolševikai šį kartą plačiai užsimojo.
<...>
Nuo trėmimo žmonės stengiasi gelbėtis kaip įmanydami. Pamiškės gyventojai sulindo su visa manta į mišką. Visi kaip apkvaišę: nežino, nei kur eiti, nei ką daryti. Kaimuose žmonės iš vienų namų eina į kitus, kad tik namie neliktų, nors „kitur“ irgi tas pats. Ir taip per visą dieną Jonas eina pas Petrą, o Petras – pas Joną. Sunku žiūrėti į žmones – taip jie nusiminę. Daugelio akyse matau ašaras. Juk brolius, seseris, gimines tremia. Nerandu žodžių jiems suraminti. Ir ką gi aš jiems galiu pasakyti? Stoviu vienas, atsirėmęs į pušį, ir galvoju: „Kas liks iš mūsų Lietuvos, jei šis teroras ilgiau tęsis?“
<...>
Krūtinę spaudžia toks skausmas, jog vos galiu tverti. Mane apima pyktis, kad mes, partizanai, tokie bejėgiai. Kad taip daugiau būtų, tai mes iššaudytume tuos niekšus MVD-istus, o dabar trise... Kiekgi prikariausi su pora automatų, kurių apkabose sudėti supeliję šoviniai. Iš viso, argi šioje apylinkėje trėmimą gali sutrukdyti tokia P[unios] K[unigaikščio] Margio grupė, kurioje yra likę 13 partizanų? Kokie mes bejėgiai likome. Turime miške lindėti ir laukti, kol mongolai atliks savo egzekuciją...
Anapus Nemuno jau sniego beveik nematyti. Saulė jį jau sutirpdė. Danguje jokio debesėlio. Laukai kažkokie pilki. Kažin ar bus šiais metais kam juos įdirbti? Tai šen, tai ten nuolat girdim kulkosvaidžių serijas. Matyt, žmonės bėga. Šaudo visais šoviniais ir be pertraukos. „Lietuvoje vyksta ramaus ir kūrybingo gyvenimo statyba, tautinė savo forma, socialistinė savo turiniu...“ „Tautinė forma“ – tai istrebiteliai, žmonių naikinime dalyvaują. Socialistinis turinys – teroras“.
1949.04.17
„Kažkur labai toli liko tos džiaugsmingosios Velykos namuose, kad viskas atrodo kaip sapnas, kaip vien gražus vaizduotės padarinys...
Nėra nei tėvo, nei mamos, nei dėdės. Tėvą žemė pas save pasiėmė. Gal mes netrukus pasimatysim, galbūt mes ten laimingesni būsime?
Kokios tavo, mamyte, Velykos nesvetinguose Uraluose? Tu verki, gailiai verki, mus prisiminus... Kokia sunki tavo, motin, dalia, koks negailestingas sūnus aš turėjau būti, kad tave į tokį vargą įstūmiau! Mama, tu mano mama, bet ką gi aš turėjau padaryti? Vienas Dievas težino, ar aš teisingai pasielgiau, tačiau dėl tavo likimo aš nuolat jaučiu sąžinės graužimą...
Dėdė vis tiek neišlaikys, nesulauks jis laisvės. Per daug jis jau senas ir per daug ligotas, kad Uraluose vargą galėtų vargti...“
1949.04.29
„Pagaliau pro eglių liemenis pasirodo didelis ugninis saulės skritulys. Graži ta saulė. O aš anksčiau niekad nepastebėdavau jos grožio.
<...>
Jau trečia diena kaip mano brolis Rainys (jį dar Tabaku vadina) partizanas. Antra diena, kai jis padeda kasti bunkerį. Sunkios, oi sunkios jam bus pirmos partizanavimo dienos. Iš pradžių, tiesa, linksma ir įdomu būna. Viskas nauja, neįprasta, viskas stebina. Bet praeina viena kita savaitė, ir kiekvienas naujokas pradeda galvoti. Aš irgi kadaise galvodavau apie savo tolesnį likimą, apie galimą mirtį. Bet paskui įsilieji į naują gyvenimą ir galvoji mažiau. Kas bus – tas bus. Prasideda tarytum azartinis lošimas, į kurį palengva įsitrauki su kūnu ir su siela“.
1949.05.08
„Lygiai prieš ketverius metus, tą patį mėnesį ir dieną, Čekoslovakijoje patekau rusams į nelaisvę. Atmintina diena, ir aš jos, kol gyvas būsiu, neužmiršiu...
<...>
Na, dabar gaus ruskiai per nosį, nes vokiečiai jau sugniuždyti. Taip tada daugumas galvojo. <...> Po gero pusvalandžio visos viltys sudužo...
<...>
Argi ne ironiškas likimas tų lietuvių, kurie vokiškosios okupacijos metu nuoširdžiai stojo kovon prieš bolševizmą? Galbūt tie lietuviai buvo naivūs politikai, tikėdami, kad, kovojant prieš bolševizmą, galima dėtis į sąjungą su vokiečiu, – pagaliau ir su pačiu velniu, nes ir šis nėra toks baisus kaip bolševikas. Jie troško atsimokėti, atkeršyti už 1941 metų aukas, o visa kita prieš tai nublanko. Šių lietuvių tarpe buvau ir aš...
Plechavičiaus batalionai ir vadinamoji karo mokykla Marijampolėje – tai puikiausias ano meto lietuviškojo jaunimo nuotaikų veidrodis. Kas privertė jaunuolius taip gausiai stoti į Vietinės Rinktinės eiles? Gal meilė Hitleriui, o gal prisirišimas prie „faterliando?..“ Deja, ne! Hitlerininkų šunaujai čia virė taip pat neapykanta, bet ją nustelbė dar didesnė neapykanta bolševizmui.
<...>
Bolševikinis žvėris triumfavo, o mes... mes buvome laikomi „kariniais nusikaltėliais“! Čekai spjaudė į belaisvius, bet apspjovė patys save. Jie dabar tikriausiai tai pajuto. Žinoma, jie nepažino bolševikų, bet užtat dabar žinos, kad dažnai pasmerkti yra labai lengva. Nesmerkime lengvabūdiškai kitų, kad patys nebūtume pasmerkti...“
1949.05.16
„Šiandien mes dienavojome pas vieną labai vargingą ūkininkę. Vargas čia įleidęs visas savo šaknis. Šeimininkės vyras miręs. Ji likusi viena su šešiais vaikais, kurių vyriausias vos 12 metų. Šioje gausioje šeimoje tas 12 metų berniukas – pagrindinis darbininkas: jis aria, akėja, šeria gyvulius.
<...>
Namų apyvokos daiktų, išskyrus keletą puodų, nėra. Norėjome pasiskolinti kibiro, bet, deja, jo čia neturėjo. Rankšluosčio neprašėme – nenorėjom šeimininkei širdies užgauti, nes tikėjom, kad rankšluosčio neturi...
Lietuvai atgavus nepriklausomybę, tokios šeimos turėtų būti šelpiamos, globojamos; priešingu atveju – tai dirva nepasitenkinimui, burnojimams prieš valdžią, nusikaltimams ir pan. Argi šitokiam skurde užaugęs lietuvis gali būti geras patriotas? <...> Socialinė parama ir globa, pačiai valstybei vadovaujant, sumažintų tą didelį „nesusipratusių“ lietuvių skaičių“.
1949.05.22
„Slaptu balsavimu Ap{ygardos} V{adu} buvau išrinktas aš.
<...>
Taigi dabar aš pustrečio šimto gyvų ir apie tūkstančio žuvusių partizanų vadas, gyvųjų ir žuvusiųjų „valdovas“... Nuo manęs pareis visas apygardos veikimas, ant manęs guls visa atsakomybė, ir jeigu atsiras kaltinimai, tai man galbūt jų bus šimtai.
Po visų tų ceremonijų aš pasijutau be galo pavargęs ir toks vienišas kaip niekada. Taip, rodosi, norėtųsi atsidurti kokioj nors ramioj ramioj vietoj, kur visiškai nėra žmonių, o tik žydintieji sodai su dūzgiančiom bitėm, vijokliuose paskendę namai, pilni gražių raminančių knygų... Ach, jūs auksinės pasakos, kodėl tik jumyse gyvas toks gyvenimas, bet ne žemėje?.. Koks velniškai bjaurus tas žmogus! Kam jis turi ėsti, skandinti, žudyti kitus vien vargą kenčiančius žmones? Kam jis pasėjo neapykantą ir klastą, veidmainingumą?..“
1949.05.28
„Kolchozinimo akcija pasiekė savo viršūnę. Gyventojai dėl jos visiškai nenakvoja namuose, bet laukuose.
<...>
Vakar sužinojome, kad kažkur Butrimonių valsčiuje partizanai sušaudė keletą per daug uolių kolchozų propaguotojų. Tai neišvengiamas dalykas. Reikia būtinai ginkluotų veiksmų ir bausmių, nes kitaip gyventojai neturi kuo pasiteisinti „aktyvistams“ savo nestojimo į kolchozus“.
1949.06.06
„Šiandien baigiau skaityti Tolstojaus „Prisikėlimą“ ir apysaką „Kaukaze“. Koks puikus rašytojas ir kokios geros, malonios jo knygos! Autoriaus jau seniai nėra gyvo, o jo knygos liks gyvos amžinai...“
***
Lionginas Baliukevičius-Dzūkas (1925–1950) gimė Alytuje. Po metų universitete įstojo į Lietuvos Vietinę Rinktinę (Vikipedija), po to – į Tėvynės apsaugos būrius (ne toks skaitlingas ir taip pat nepavydėtino likimo savanoriškas junginys), ir galiausiai kartu su kitais su ginkluota apsauga buvo išvežtas saugoti aerodromų. 1945 m. gegužę Čekoslovakijoje pateko į nelaisvę, 1946 m. pabėgo iš lagerio Ukrainoje, pasiekė Lietuvą, bandė pakliūti į Vakarus, greitai įsitraukė į partizaninį judėjimą. Žuvo eidamas Dainavos apygardos vado pareigas: nesant galimybės prasiveržti iš bunkerio, įgyvendino sprendimą nepasiduoti gyvas. Baliukevičiaus dienoraštis surastas KGB archyvuose po keturiasdešimties metų. Išpildyti paskutinį autoriaus norą niekam nekilo ranka.
Kostas Baliukevičius-Rainys, g. 1926 m., žuvo 1951 m.
Motina Joana Baliukevičienė buvo ištremta 1947 m. Toks likimas laukė daugelio partizanų artimųjų. Iš tremties grįžo 1956 m., mirė 1972 m.
Prieškalėdiniame įraše minėtas Kapsas – į partizanų tarpą infiltravęsis MGB agentas. Dienoraštyje pasakojama apie jo veiklą, dėl kurios žuvo autoriaus draugai ir bendražygiai. Kostas Kubilinskas, g. 1923 m., buvo užverbuotas po to, kai jį išmetė iš universiteto ir jaunųjų rašytojų sekcijos už ankstesnius antibolševikinius kūrinius. Vėliau – žinomas vaikų poetas, mirė 1962 m.
Tokia buvo galimybės kurti ir dalintis kūryba kaina...
Justino įrašas paskatino mane pagaliau susiruošti rasti knygą bibliotekoje, o 209 skanuotas variantas (ten ir nuotraukų yra) smarkiai palengvino citavimą.
Лёнгинас Балюкявичюс «Дзукас».
Дневник партизана
«Этот дневник ни в коем случае не предназначен для публичности. Я его писал только для себя. В случае моей гибели прошу передать дневник моему дорогому брату Костасу. Всех других, которым будет суждено жить и найти этот дневник, прошу не читать его, а уничтожить. Это будет моим последним желанием.
Если нашедший дождался так желанной свободы нашей дорогой Родины, ему с Потустороннего шлю горячие поздравления. А если суждено нашей Литве продолжение рабства, пусть он не пугается своей тяжкой доли, наоборот, я ему желаю могущественной душевной стойкости.
Партизанский с Богом
Дзукас
Записано в бункере 24.04.1949, в 6 ч. 20 мин. В бункере находились Ванагас – А. Раманаускас, Веверсис – Юлюс Карпис, Гуоба – Вацловас Петраускас и Весулас – Виталюс Кузмицкас».
20.08.1948
«...У всех нас есть цель сохранить партизанское движение таким, чтобы о нём было можно отозваться только с почтением. Жаль, всё ещё находятся пятна, тёмные пятна, которые нас марают. Тот, который хорошо знает Литву, её нравы, её историю, её страдания – тот поймёт и нас. Мы так много иногда страдаем. Не являешься, человек, железным (и железо за некоторое время ржавеет, крошится), и потому иногда начинаешь сомневаться, не иссякнут разве наши силы? Чем же будет Литва, если она лишится лучшей своей части (имею в виду не только партизан)? Что же с ней станется, если, когда наступит решающий момент, не будет кому её воскресить, вылечить?.. Может быть, опять появятся мелкие людишки со своими политическими «ларьками», со своими политическими перебранками, начнут нас воспитывать с девизом: «Тот воли не достоин, кто не защищает её»... Грустная это сказка, а конец её пока что не виден. Да хватит. Сегодня доставят бумагу, и опять будем издавать «Колокол Свободы». Пусть гневается азиат, а мы ещё повоюем!»
05.11.1948
«В наш новый бункер по радиоволнам из Москвы плывут какие-то русские народные песни. Меланхоличные, медленные и томительные. Чувствуешь в них что-то прискорбное, даже сердце щемит... Я не могу к ним со спокойным сердцем прислушиваться, и каждый раз, когда их услышу, в сердце моём опять раскрываются раны. Боже, как близки к Тебе эти песни, и как далека вся наша жизнь...»
10.11.1948
«Я чувствую, что всё сильнее начинаю любить свой край. Если мне сегодня кто-нибудь предложил бы свободу в Америке, я не уехал бы».
12.11.1948
«Никогда не забуду 10-ого июля 1944 г. <...> На следующий день встретился с отцом. Попрощался. Я уже был в немецкой форме и отправлялся в отряды «обороны отечества», которые создавались в Жемайтии. <...> Несколько недель спустя он погиб – осколок бомбы попал в висок, и он умер так тихо, что мама, сидевшая рядом, этого сразу не заметила. А я? Я скитался по Литве. Из отрядов «обороны отечества» ничего не получилось. Мы все верили, что отечество можно защищать и в гадкой немецкой униформе. Но немцы от коммунистов много чем не отличались. Нас обманули и нами воспользовались...
<...>
Из Лондона какой-то комментатор бесстрастно и умно излагает судьбу промышленности Рура. Ах, эти английские политики! Они говорят да говорят, покупают и продают всё, целые народы. О, если бы они меньше разговаривали теперь или прежде, может быть, сегодня всё обстояло бы иначе...»
23.12.1948
«Завтра Сочельник... Пятый Сочельник, который провожу Бог весть как.
В 1944 г. Сочельника вообще не праздновал. Стоял в дозоре на аэродроме в Граце. Небо было звёздное, я смотрел на него и думал о далёкой Литве и о домашних.
В 1945 г. в Сочельник грузил уголь в Донбасе. В 1946-ом, за день до, выдали наш бункер. Мы с Жайбасом несколькими часами раньше переселились в другой бункер. Днём уже пылало здание. Когда я вылез из бункера и увидел дым, сначала подумал, что он идёт из курной избы хозяев. Оказывается, там дымилось сгоревшее гумно. Тогда погибли Никштайтис, Рактас, Лордас и Витянис. Ровно два года прошло с той поры. Мы с Жайбасом тогда шли целую ночь. Как раз пролавировали мимо русских. Спали в старом бункеришке. На следующий день помылись и кушали Кутью у О. (теперь под арестом и сидит в тюрьме).
В 1947 г. Сочельник провёл в Борах.
И вот 1948 г. Теперь решили кушать Кутью в нашем бункере. Капсас обещал приехать. Сегодня надо будет проверить».
02.02.1949
«Это настоящая мука, когда мне приходится кому-нибудь говорить о политике, тем более гражданским лицам. Мне кажется, что человек как будто ожидает, что я ему скажу дату начала войны. Что же, в конце концов, можно им рассказывать? О конференциях и нотах? Они их не понимают. У людей вошло в привычку политическую ситуацию оценивать на основе фантастичных слухов. Сложно, бешено сложно сказать им что-то в утешение. Уже свыше четырёх лет их успокаиваем».
03.27.1949
«25-ого снова началась высылка. Высылка проходит под «наидемократическими» обстоятельствами. Трудно теперь сказать, многих ли коснулось жителей это несчастье, но трещание пулемётов с разных сторон леса показывает, что большевики на этот раз широко замахнулись.
<...>
От высылки люди спасаются, как только могут. Жители подлесья со всем добром залезли в лес. Все как одурманенные: не соображают, ни куда пойти, ни за что хвататься. В сёлах люди ходят с одной усадьбы в другую, только бы не оставаться дома, хотя «в другом месте» всё так же. И так целый день Йонас идёт к Пятрасу, а Пятрас – к Йонасу. Трудно на людей смотреть – такие они унылые. В глазах у многих стоят слёзы. Ведь братьев, сестёр, родных ссылают. Не могу найти слова утешения. Что же я могу им сказать? Стою один, прильнувший к сосне, и думаю: «Что же останется с нашей Литвы, если этот террор будет продолжаться?»
<...>
Такая боль давит грудь, что едва могу терпеть. Меня берёт злоба, что мы, партизаны, настолько бессильные. Было бы нас больше, мы бы этих мерзавцев МВД-истов перестреляли, а то – трое... Много ли навоюешься с парой автоматов, обоймы которых снаряжены заплесневевшими патронами. Вообще, может ли высылке в этой области помешать такая П[уняйская] группа К[нязя] Маргиса, в который осталось 13 партизан? Какими бессильными мы стали. Нам приходится сидеть в лесу и ждать, пока монголы закончат свою экзекуцию...
По ту сторону Немана снега уже почти не видно. Солнце его уже растопило. В небе ни тучки. Поля какие-то серые. Кто знает, найдутся ли в этом году те, кто их возделают? То там, то сям всё слышим серии пулемёта. Видимо, люди убегают. Стреляют всем зарядом и без перерыва. «В Литве идёт строительство мирной и творческой жизни, национальное по форме, социалистическое по содержанию...» «Национальная форма» – это истребители, принимающие участие в уничтожении людей. Социалистическое содержание – террор».
17.04.1949
«Где-то очень далеко осталась та радостная Пасха дома, так, что всё представляется сном, всего лишь прекрасной игрой воображения...
Нет ни отца, ни мамы, ни дяди. Отца земля взяла к себе. Может, мы скоро увидимся, может быть, там счастливее будем?
Какая Пасха у тебя, мама, на Уралах негостеприимных? Плачешь, горько ты плачешь, о нас вспомнивши... Как тяжела твоя доля, мати, насколько безжалостным сыном я, стало быть, был, что на тебя такую беду навлёк! Мама, мама моя, но что же я должен был сделать? Один Бог знает, правильно ли я поступил, но из-за твоей судьбы постоянно чувствую угрызения совести...
Дядя так или иначе не продержится, не дождётся свободы. Слишком уже он старый и больной, чтобы на Уралах горе горевать...»
29.04.1949
«Наконец-то за стволами елей показывается большой огненный диск солнца. Красивое это солнце. А я никогда раньше его красоты не замечал.
<...>
Уже третий день, как мой брат Райнис (ещё его Табаком называют) партизан. Второй день, как он помогает копать бункер. Трудными, ой трудными будут для него первые дни партизанства. Поначалу, правда, весело и интересно бывает. Всё новое, непривычное, всё удивляет. Но проходит неделя-другая, и каждый новичок призадумывается. И я когда-то размышлял о своей дальнейшей судьбе, о вероятной смерти. Но потом приобщаешься к новой жизни и думаешь меньше. Будь что будет. Начинается как бы азартная игра, в которую понемногу втягиваешься телом и душой».
08.05.1949
«Ровно четыре года тому назад, в этот же месяц и день, я попал в плен к русским в Чехословакии. Памятный день, и сколько жив буду, его не забуду...
<...>
Ну, теперь получат руски в нос, потому что немцев уже сокрушили. Так тогда большинство думало. <...> Полчаса спустя вся надежда сгинула...
<...>
Не ироническая ли судьба тех литовцев, которые в часу немецкой оккупации искренне поднялись в борьбу против большевизма? Может быть, эти литовцы были наивными политиками, предполагая, что в борьбе против большевизма можно было вступать в союз с немцем – в конце концов, и с самим дьяволом, так как он не так страшен как большевик. Они хотели отплатить, отомстить за жертвы 1941 года, а всё остальное блекло рядом с этим. Среди этих литовцев находился и я...
Батальоны Плехавичюса и так называемое военное училище в Мариямполе – наилучшее зеркало настроений литовской молодёжи той поры. Что побудило юношей так охотно вступать в ряды Местной Дружины? Любовь к Гитлеру, или привязанность к «фатерлянду»?.. Увы, нет! К собачьей своре гитлеровцев тут тоже кипела ненависть, но перевесила более сильная ненависть к большевизму.
<...>
Зверь большевизма торжествовал, а нас... нас считали за «военных преступников»! Чехи оплевывали пленных, но наплевали на самих себя. Наверно, теперь они это ощутили. Конечно, они не знали большевиков, но теперь будут знать, что зачастую осудить очень просто. Давайте не будем легкомысленно осуждать других, чтобы сами не подверглись бы осуждению...»
16.05.1949
«Сегодня мы дневали у одной очень бедной крестьянки. Нищета тут пустила все свои корни. Муж хозяйки умер. Она осталась одна с шестью детьми, старшему из них только 12 лет. В этой большой семье тот 12-летний мальчик – главный работник: он пашет, боронит, кормит скот.
<...>
Предметов домашнего обихода, за исключением нескольких кастрюль, нет. Хотели одолжить ведро, увы, его тут не было. Полотенца не просили – не хотели хозяйку задеть за живое, так как полагали, что полотенца у неё нет...
После восстановления независимости Литвы таким семьям надо бы давать пособия, опекать их; в противном случае это станет почвой для недовольства, поношения властей, преступлений и т.д. Может ли литовец, выросший в такой нищете, быть хорошим патриотом? <...> Социальная помощь и поддержка под руководством собственно государства могли бы сократить то большое число «несознательных» литовцев».
22.05.1949
«Тайным голосованием командиром округа был избран я.
<...>
Так что теперь являюсь главой двух с половиной сотен живых и сверх тысячи погибших партизан, «властелином» живых и мертвых... От меня будет зависеть вся деятельность округа, на меня ляжет вся ответственность, и, если появятся обвинения, мне могут достаться сотни их.
После всех этих церемоний почувствовал себя чрезвычайно уставшим и как никогда одиноким. Так, кажется, хотелось бы очутиться в каком-нибудь тихом-тихом месте, где совсем нет людей, только цветущие сады с жужжанием пчёл, дома, обвитые зеленью, полны красивых утешающих книг... Эй, вы, золотые сказки, почему только в вас жива такая жизнь, но не на земле?.. Как по-чертовски отвратителен же человек! Зачем он должен пожирать, топить, убивать других людей, которые только что горе терпят? Зачем он посеял ненависть и коварство, лицемерие?..»
28.05.1949
«Акция околхозивания достигла вершины. Жители из-за неё совсем не ночуют дома, только на полях.
<...>
Вчера мы узнали, что где-то в волости Бутримонис партизаны расстреляли нескольких слишком усердных распространителей колхозов. Такие случаи неизбежны. Обязательно нужны вооруженные действия и наказания, иначе у жителей нечем оправдаться перед «активистами» за своё невступление в колхозы».
06.06.1949
«Сегодня кончил читать «Воскресение» и повесть «На Кавказе» {?} Толстого. Какой замечательный писатель, и какие хорошие, приятные его книги! Автора уже давно как нет в живых, а его книги останутся живыми навсегда...»
***
Лёнгинас Балюкявичюс «Дзукас» (1925–1950) родился в Алитусе. После одного года студий в университете вступил в Местную Дружину Литвы (Википедия), потом – в отряды Обороны Отечества (менее многочисленного и также неблагополучного добровольческого соединения), в конце концов вместе с остальными был под охраной вывезен охранять аэродромы. В мае 1945 г. в Чехословакии попал в плен, в 1946 г. бежал из лагеря в Украине, добрался до Литвы, пытался попасть на Запад, вскоре присоединился к партизанскому движению. Погиб в должности командира округа Дайнава: при отсутствии возможности вырваться из бункера осуществил решение не сдаться живым. Дневник Балюкявичюса был обнаружен в архиве КГБ сорок лет спустя. Исполнить последнее желание автора рука ни у кого не поднялась.
Костас Балюкявичюс «Райнис», г.р. 1926, погиб в 1951 году.
Мать Йоана Балюкявичене в 1947 году была депортирована. Такая судьба ожидала многих родственников партизан. Вернулась из ссылки в 1956 году, умерла в 1972 г.
В предрождественской записи упомянутый «Капсас» – агент МГБ, инфильтрировавшийся в ряды партизан. В дневнике рассказывается о его деятельности, в результате которой погибли друзья и соратники автора. Костас Кубилинскас, г.р. 1923, был завербован после его отчисления из университета и секции юных писателей за раньше созданные антибольшевистские произведения. Впоследствии известный детский поэт, умер в 1962 г.
Такая была цена возможности творить и делиться творчеством...
Запись Юстинаса побудила меня наконец-то собраться найти книгу в библиотеке, а отсканированный вариант 209 (там и фотографии есть) сильно облегчил цитирование.
„Šis dienoraštis jokiu būdu nėra skirtas viešumai. Aš rašiau jį tik sau. Tuo atveju, jeigu aš žūčiau, dienoraštį prašau perduoti mano mielam broliui Kostui. Visų kitų, kuriems bus lemta gyventi ir rasti šį dienoraštį, aš prašau neskaityti jo, bet sunaikinti. Tai bus mano paskutinis pageidavimas.
Jeigu radėjas bus sulaukęs taip labai trokštos mūsų brangios Tėvynės laisvės, tada aš jam iš Anapus siunčiu karščiausius sveikinimus. O jeigu mūsų Lietuvai būtų skirta vergijai tęstis, tada lai jis nepabūgsta sunkios savo dalios, bet, priešingai, aš jam linkiu galingos dvasinės stiprybės.
Partizaniškas su Dievu
Dzūkas
Rašyta bunkeryje 1949.IV.24, 6 val. 20 min. Bunkeryje buvo Vanagas – A. Ramanauskas, Vieversys – Julius Karpis, Guoba – Vaclovas Petrauskas ir Viesulas – Vitalius Kuzmickas“.
1948.08.20
„... Mūsų visų tikslas yra išlaikyti partizaninį judėjimą tokį, kad apie jį galėtų atsiliepti tik su pagarba. Gaila, kad dar vis atsiranda dėmių, tamsių dėmių, kurios mus juodina. Tas, kuris gerai pažįsta Lietuvą, jos būdą, jos istoriją, jos kančias – tas supras ir mus. Mes taip daug kartais kenčiame. Žmogus nesi geležinis (ir geležis per trumpą laiką surūdija, sutrupa) ir todėl kartais pradedi dvejoti, argi neišseks mūsų jėgos? Kas iš tos Lietuvos, jeigu ji nustos geriausios savo dalies (turiu galvoje ne tik partizanus)? Kas bus iš jos, jeigu, atėjus lemiamam momentui, nebus kam jos prikelti, išgydyti?.. Gal vėl atsiras smulkūs žmogeliai su savo politiniais „kromeliais“, su savo politinėmis rietenomis, pradės mus auklėti su devizu: „Tas nevertas laisvės, kas negina jos“... Liūdna tai pasaka, o jos galo dar nematyti. Tiek to. Šiandien atgabens popierių ir vėl leisime „Laisvės Varpą“. Tegul siunta aziatas, o mes dar pakovosim!“
1948.11.05
„Iš Maskvos radijo bangomis į naują mūsų bunkerį plaukia kažkokios rusiškos liaudies dainos. Melancholiškos, lėtos ir sunkios. Jose jauti kažką graudaus, jog net širdį veria... Aš jų negaliu ramia širdimi klausyti, ir kiekvieną kartą, kai jas išgirstu, mano širdyje atsinaujina žaizdos. Dieve, kaip arti Tavęs yra šios dainos ir kaip toli visas mūsų gyvenimas...“
1948.11.10
„Aš jaučiu, jog aš savo kraštą pamilstu vis labiau ir labiau. Jeigu man šiandien kas pasiūlytų laisvę Amerikoj, aš neišvažiuočiau“.
1948.11.12
„Aš niekad neužmiršiu 1944 m. liepos 10 dienos <...> Rytojaus dieną susitikau su tėvu. Atsisveikinau. Aš jau buvau vokiška uniforma ir važiavau į Žemaitijoje organizuojamus „tėvynės apsaugos“ būrius. <...> Po kelių savaičių jis žuvo – bombos skeveldra pataikė į smilkinį, ir jis mirė taip tyliai, jog greta sėdėjusi mama to iš karto nepastebėjo. O aš? Aš trankiausi po Lietuvą. Iš „tėvynės apsaugos“ būrių nieko neišėjo. Mes visi tikėjom, kad tėvynę ginti galima ir po šlykščia vokiška uniforma. Bet vokiečiai nuo komunistų daug kuo nesiskyrė. Mus apgavo ir išnaudojo...
<...>
Iš Londono kažkoks komentatorius šaltai ir išmintingai dėsto apie Rūro pramonės likimą. Ach, tie angliškieji politikai! Jie kalba ir kalba, perka ir parduoda viską, ištisas tautas. O, kad jie mažiau kalbėtų ar būtų kalbėję, galbūt šiandien kitaip būtų...“
1948.12.23
„Ryt Kūčios... Penktos Kūčios, kurias aš praleidžiu Dievas žino kaip.
1944 m. Kūčių visai nešvenčiau. Graco aerodrome ėjau sargybą. Buvo žvaigždėtas dangus, ir, į jį žiūrėdamas, mąsčiau apie toli likusią Lietuvą ir namiškius.
1945 m. per Kūčias kroviau anglis Donbase. 1946 m. dieną prieš Kūčias išdavė mūsų bunkerį. Mes su Žaibu keletą valandų prieš išsikraustėm į gretimą bunkerį. Dieną jau liepsnojo trobesiai. Išlipęs iš bunkerio ir matydamas dūmus, aš iš pradžių pagalvojau, kad dūmai rūksta iš šeimininkų dūminės pirkios. Pasirodo, kad ten rūko sudegęs kluonas. Tada žuvo Nykštaitis, Raktas, Lordas ir Vytenis. Lygiai dveji metai praėjo nuo to laiko. Mes su Žaibu tada ėjom visą naktį. Kaip tik pralaviravom pro rusus. Miegojom sename bunkerėlyje. Rytojaus dieną išsiprausėm ir Kūčias valgėm pas O. (dabar suimta ir sėdi kalėjime).
1947 m. Kūčias praleidau Šiluose.
Ir štai 1948 m. Šį kartą nutarėme Kūčias valgyti mūsų bunkeryje. Žadėjo Kapsas atvažiuoti. Šiandien reikės patikrinti“.
1949.02.02
„Man didžiausias vargas, kai aš turiu kam nors kalbėti apie politiką, juo labiau civiliams. Man atrodo, jog žmogus tarytum ir laukia, kada aš jam pasakysiu karo pradžios datą. Ką gali jiems pasakoti pagaliau? Apie konferencijas ar notas? Jie jų nesupranta. Politinę padėtį žmonės pratę vertinti pagal fantastiškus gandus. Sunku, pasiutusiai sunku pasakyti jiems ką nors raminančio. Jau daugiau kaip ketveri metai, kai juos mes guodžiam“.
1949.03.27
„Kovo mėn. 25 d. vėl prasidėjo trėmimas. Trėmimas vyksta „demokratiškiausiomis“ aplinkybėmis. Ar daug gyventojų palietė ši nelaimė, sunku dabar pasakyti, tačiau kulkosvaidžių kalenimas įvairiose miško pusėse rodo, jog bolševikai šį kartą plačiai užsimojo.
<...>
Nuo trėmimo žmonės stengiasi gelbėtis kaip įmanydami. Pamiškės gyventojai sulindo su visa manta į mišką. Visi kaip apkvaišę: nežino, nei kur eiti, nei ką daryti. Kaimuose žmonės iš vienų namų eina į kitus, kad tik namie neliktų, nors „kitur“ irgi tas pats. Ir taip per visą dieną Jonas eina pas Petrą, o Petras – pas Joną. Sunku žiūrėti į žmones – taip jie nusiminę. Daugelio akyse matau ašaras. Juk brolius, seseris, gimines tremia. Nerandu žodžių jiems suraminti. Ir ką gi aš jiems galiu pasakyti? Stoviu vienas, atsirėmęs į pušį, ir galvoju: „Kas liks iš mūsų Lietuvos, jei šis teroras ilgiau tęsis?“
<...>
Krūtinę spaudžia toks skausmas, jog vos galiu tverti. Mane apima pyktis, kad mes, partizanai, tokie bejėgiai. Kad taip daugiau būtų, tai mes iššaudytume tuos niekšus MVD-istus, o dabar trise... Kiekgi prikariausi su pora automatų, kurių apkabose sudėti supeliję šoviniai. Iš viso, argi šioje apylinkėje trėmimą gali sutrukdyti tokia P[unios] K[unigaikščio] Margio grupė, kurioje yra likę 13 partizanų? Kokie mes bejėgiai likome. Turime miške lindėti ir laukti, kol mongolai atliks savo egzekuciją...
Anapus Nemuno jau sniego beveik nematyti. Saulė jį jau sutirpdė. Danguje jokio debesėlio. Laukai kažkokie pilki. Kažin ar bus šiais metais kam juos įdirbti? Tai šen, tai ten nuolat girdim kulkosvaidžių serijas. Matyt, žmonės bėga. Šaudo visais šoviniais ir be pertraukos. „Lietuvoje vyksta ramaus ir kūrybingo gyvenimo statyba, tautinė savo forma, socialistinė savo turiniu...“ „Tautinė forma“ – tai istrebiteliai, žmonių naikinime dalyvaują. Socialistinis turinys – teroras“.
1949.04.17
„Kažkur labai toli liko tos džiaugsmingosios Velykos namuose, kad viskas atrodo kaip sapnas, kaip vien gražus vaizduotės padarinys...
Nėra nei tėvo, nei mamos, nei dėdės. Tėvą žemė pas save pasiėmė. Gal mes netrukus pasimatysim, galbūt mes ten laimingesni būsime?
Kokios tavo, mamyte, Velykos nesvetinguose Uraluose? Tu verki, gailiai verki, mus prisiminus... Kokia sunki tavo, motin, dalia, koks negailestingas sūnus aš turėjau būti, kad tave į tokį vargą įstūmiau! Mama, tu mano mama, bet ką gi aš turėjau padaryti? Vienas Dievas težino, ar aš teisingai pasielgiau, tačiau dėl tavo likimo aš nuolat jaučiu sąžinės graužimą...
Dėdė vis tiek neišlaikys, nesulauks jis laisvės. Per daug jis jau senas ir per daug ligotas, kad Uraluose vargą galėtų vargti...“
1949.04.29
„Pagaliau pro eglių liemenis pasirodo didelis ugninis saulės skritulys. Graži ta saulė. O aš anksčiau niekad nepastebėdavau jos grožio.
<...>
Jau trečia diena kaip mano brolis Rainys (jį dar Tabaku vadina) partizanas. Antra diena, kai jis padeda kasti bunkerį. Sunkios, oi sunkios jam bus pirmos partizanavimo dienos. Iš pradžių, tiesa, linksma ir įdomu būna. Viskas nauja, neįprasta, viskas stebina. Bet praeina viena kita savaitė, ir kiekvienas naujokas pradeda galvoti. Aš irgi kadaise galvodavau apie savo tolesnį likimą, apie galimą mirtį. Bet paskui įsilieji į naują gyvenimą ir galvoji mažiau. Kas bus – tas bus. Prasideda tarytum azartinis lošimas, į kurį palengva įsitrauki su kūnu ir su siela“.
1949.05.08
„Lygiai prieš ketverius metus, tą patį mėnesį ir dieną, Čekoslovakijoje patekau rusams į nelaisvę. Atmintina diena, ir aš jos, kol gyvas būsiu, neužmiršiu...
<...>
Na, dabar gaus ruskiai per nosį, nes vokiečiai jau sugniuždyti. Taip tada daugumas galvojo. <...> Po gero pusvalandžio visos viltys sudužo...
<...>
Argi ne ironiškas likimas tų lietuvių, kurie vokiškosios okupacijos metu nuoširdžiai stojo kovon prieš bolševizmą? Galbūt tie lietuviai buvo naivūs politikai, tikėdami, kad, kovojant prieš bolševizmą, galima dėtis į sąjungą su vokiečiu, – pagaliau ir su pačiu velniu, nes ir šis nėra toks baisus kaip bolševikas. Jie troško atsimokėti, atkeršyti už 1941 metų aukas, o visa kita prieš tai nublanko. Šių lietuvių tarpe buvau ir aš...
Plechavičiaus batalionai ir vadinamoji karo mokykla Marijampolėje – tai puikiausias ano meto lietuviškojo jaunimo nuotaikų veidrodis. Kas privertė jaunuolius taip gausiai stoti į Vietinės Rinktinės eiles? Gal meilė Hitleriui, o gal prisirišimas prie „faterliando?..“ Deja, ne! Hitlerininkų šunaujai čia virė taip pat neapykanta, bet ją nustelbė dar didesnė neapykanta bolševizmui.
<...>
Bolševikinis žvėris triumfavo, o mes... mes buvome laikomi „kariniais nusikaltėliais“! Čekai spjaudė į belaisvius, bet apspjovė patys save. Jie dabar tikriausiai tai pajuto. Žinoma, jie nepažino bolševikų, bet užtat dabar žinos, kad dažnai pasmerkti yra labai lengva. Nesmerkime lengvabūdiškai kitų, kad patys nebūtume pasmerkti...“
1949.05.16
„Šiandien mes dienavojome pas vieną labai vargingą ūkininkę. Vargas čia įleidęs visas savo šaknis. Šeimininkės vyras miręs. Ji likusi viena su šešiais vaikais, kurių vyriausias vos 12 metų. Šioje gausioje šeimoje tas 12 metų berniukas – pagrindinis darbininkas: jis aria, akėja, šeria gyvulius.
<...>
Namų apyvokos daiktų, išskyrus keletą puodų, nėra. Norėjome pasiskolinti kibiro, bet, deja, jo čia neturėjo. Rankšluosčio neprašėme – nenorėjom šeimininkei širdies užgauti, nes tikėjom, kad rankšluosčio neturi...
Lietuvai atgavus nepriklausomybę, tokios šeimos turėtų būti šelpiamos, globojamos; priešingu atveju – tai dirva nepasitenkinimui, burnojimams prieš valdžią, nusikaltimams ir pan. Argi šitokiam skurde užaugęs lietuvis gali būti geras patriotas? <...> Socialinė parama ir globa, pačiai valstybei vadovaujant, sumažintų tą didelį „nesusipratusių“ lietuvių skaičių“.
1949.05.22
„Slaptu balsavimu Ap{ygardos} V{adu} buvau išrinktas aš.
<...>
Taigi dabar aš pustrečio šimto gyvų ir apie tūkstančio žuvusių partizanų vadas, gyvųjų ir žuvusiųjų „valdovas“... Nuo manęs pareis visas apygardos veikimas, ant manęs guls visa atsakomybė, ir jeigu atsiras kaltinimai, tai man galbūt jų bus šimtai.
Po visų tų ceremonijų aš pasijutau be galo pavargęs ir toks vienišas kaip niekada. Taip, rodosi, norėtųsi atsidurti kokioj nors ramioj ramioj vietoj, kur visiškai nėra žmonių, o tik žydintieji sodai su dūzgiančiom bitėm, vijokliuose paskendę namai, pilni gražių raminančių knygų... Ach, jūs auksinės pasakos, kodėl tik jumyse gyvas toks gyvenimas, bet ne žemėje?.. Koks velniškai bjaurus tas žmogus! Kam jis turi ėsti, skandinti, žudyti kitus vien vargą kenčiančius žmones? Kam jis pasėjo neapykantą ir klastą, veidmainingumą?..“
1949.05.28
„Kolchozinimo akcija pasiekė savo viršūnę. Gyventojai dėl jos visiškai nenakvoja namuose, bet laukuose.
<...>
Vakar sužinojome, kad kažkur Butrimonių valsčiuje partizanai sušaudė keletą per daug uolių kolchozų propaguotojų. Tai neišvengiamas dalykas. Reikia būtinai ginkluotų veiksmų ir bausmių, nes kitaip gyventojai neturi kuo pasiteisinti „aktyvistams“ savo nestojimo į kolchozus“.
1949.06.06
„Šiandien baigiau skaityti Tolstojaus „Prisikėlimą“ ir apysaką „Kaukaze“. Koks puikus rašytojas ir kokios geros, malonios jo knygos! Autoriaus jau seniai nėra gyvo, o jo knygos liks gyvos amžinai...“
***
Lionginas Baliukevičius-Dzūkas (1925–1950) gimė Alytuje. Po metų universitete įstojo į Lietuvos Vietinę Rinktinę (Vikipedija), po to – į Tėvynės apsaugos būrius (ne toks skaitlingas ir taip pat nepavydėtino likimo savanoriškas junginys), ir galiausiai kartu su kitais su ginkluota apsauga buvo išvežtas saugoti aerodromų. 1945 m. gegužę Čekoslovakijoje pateko į nelaisvę, 1946 m. pabėgo iš lagerio Ukrainoje, pasiekė Lietuvą, bandė pakliūti į Vakarus, greitai įsitraukė į partizaninį judėjimą. Žuvo eidamas Dainavos apygardos vado pareigas: nesant galimybės prasiveržti iš bunkerio, įgyvendino sprendimą nepasiduoti gyvas. Baliukevičiaus dienoraštis surastas KGB archyvuose po keturiasdešimties metų. Išpildyti paskutinį autoriaus norą niekam nekilo ranka.
Kostas Baliukevičius-Rainys, g. 1926 m., žuvo 1951 m.
Motina Joana Baliukevičienė buvo ištremta 1947 m. Toks likimas laukė daugelio partizanų artimųjų. Iš tremties grįžo 1956 m., mirė 1972 m.
Prieškalėdiniame įraše minėtas Kapsas – į partizanų tarpą infiltravęsis MGB agentas. Dienoraštyje pasakojama apie jo veiklą, dėl kurios žuvo autoriaus draugai ir bendražygiai. Kostas Kubilinskas, g. 1923 m., buvo užverbuotas po to, kai jį išmetė iš universiteto ir jaunųjų rašytojų sekcijos už ankstesnius antibolševikinius kūrinius. Vėliau – žinomas vaikų poetas, mirė 1962 m.
Tokia buvo galimybės kurti ir dalintis kūryba kaina...
Justino įrašas paskatino mane pagaliau susiruošti rasti knygą bibliotekoje, o 209 skanuotas variantas (ten ir nuotraukų yra) smarkiai palengvino citavimą.
Лёнгинас Балюкявичюс «Дзукас».
Дневник партизана
«Этот дневник ни в коем случае не предназначен для публичности. Я его писал только для себя. В случае моей гибели прошу передать дневник моему дорогому брату Костасу. Всех других, которым будет суждено жить и найти этот дневник, прошу не читать его, а уничтожить. Это будет моим последним желанием.
Если нашедший дождался так желанной свободы нашей дорогой Родины, ему с Потустороннего шлю горячие поздравления. А если суждено нашей Литве продолжение рабства, пусть он не пугается своей тяжкой доли, наоборот, я ему желаю могущественной душевной стойкости.
Партизанский с Богом
Дзукас
Записано в бункере 24.04.1949, в 6 ч. 20 мин. В бункере находились Ванагас – А. Раманаускас, Веверсис – Юлюс Карпис, Гуоба – Вацловас Петраускас и Весулас – Виталюс Кузмицкас».
20.08.1948
«...У всех нас есть цель сохранить партизанское движение таким, чтобы о нём было можно отозваться только с почтением. Жаль, всё ещё находятся пятна, тёмные пятна, которые нас марают. Тот, который хорошо знает Литву, её нравы, её историю, её страдания – тот поймёт и нас. Мы так много иногда страдаем. Не являешься, человек, железным (и железо за некоторое время ржавеет, крошится), и потому иногда начинаешь сомневаться, не иссякнут разве наши силы? Чем же будет Литва, если она лишится лучшей своей части (имею в виду не только партизан)? Что же с ней станется, если, когда наступит решающий момент, не будет кому её воскресить, вылечить?.. Может быть, опять появятся мелкие людишки со своими политическими «ларьками», со своими политическими перебранками, начнут нас воспитывать с девизом: «Тот воли не достоин, кто не защищает её»... Грустная это сказка, а конец её пока что не виден. Да хватит. Сегодня доставят бумагу, и опять будем издавать «Колокол Свободы». Пусть гневается азиат, а мы ещё повоюем!»
05.11.1948
«В наш новый бункер по радиоволнам из Москвы плывут какие-то русские народные песни. Меланхоличные, медленные и томительные. Чувствуешь в них что-то прискорбное, даже сердце щемит... Я не могу к ним со спокойным сердцем прислушиваться, и каждый раз, когда их услышу, в сердце моём опять раскрываются раны. Боже, как близки к Тебе эти песни, и как далека вся наша жизнь...»
10.11.1948
«Я чувствую, что всё сильнее начинаю любить свой край. Если мне сегодня кто-нибудь предложил бы свободу в Америке, я не уехал бы».
12.11.1948
«Никогда не забуду 10-ого июля 1944 г. <...> На следующий день встретился с отцом. Попрощался. Я уже был в немецкой форме и отправлялся в отряды «обороны отечества», которые создавались в Жемайтии. <...> Несколько недель спустя он погиб – осколок бомбы попал в висок, и он умер так тихо, что мама, сидевшая рядом, этого сразу не заметила. А я? Я скитался по Литве. Из отрядов «обороны отечества» ничего не получилось. Мы все верили, что отечество можно защищать и в гадкой немецкой униформе. Но немцы от коммунистов много чем не отличались. Нас обманули и нами воспользовались...
<...>
Из Лондона какой-то комментатор бесстрастно и умно излагает судьбу промышленности Рура. Ах, эти английские политики! Они говорят да говорят, покупают и продают всё, целые народы. О, если бы они меньше разговаривали теперь или прежде, может быть, сегодня всё обстояло бы иначе...»
23.12.1948
«Завтра Сочельник... Пятый Сочельник, который провожу Бог весть как.
В 1944 г. Сочельника вообще не праздновал. Стоял в дозоре на аэродроме в Граце. Небо было звёздное, я смотрел на него и думал о далёкой Литве и о домашних.
В 1945 г. в Сочельник грузил уголь в Донбасе. В 1946-ом, за день до, выдали наш бункер. Мы с Жайбасом несколькими часами раньше переселились в другой бункер. Днём уже пылало здание. Когда я вылез из бункера и увидел дым, сначала подумал, что он идёт из курной избы хозяев. Оказывается, там дымилось сгоревшее гумно. Тогда погибли Никштайтис, Рактас, Лордас и Витянис. Ровно два года прошло с той поры. Мы с Жайбасом тогда шли целую ночь. Как раз пролавировали мимо русских. Спали в старом бункеришке. На следующий день помылись и кушали Кутью у О. (теперь под арестом и сидит в тюрьме).
В 1947 г. Сочельник провёл в Борах.
И вот 1948 г. Теперь решили кушать Кутью в нашем бункере. Капсас обещал приехать. Сегодня надо будет проверить».
02.02.1949
«Это настоящая мука, когда мне приходится кому-нибудь говорить о политике, тем более гражданским лицам. Мне кажется, что человек как будто ожидает, что я ему скажу дату начала войны. Что же, в конце концов, можно им рассказывать? О конференциях и нотах? Они их не понимают. У людей вошло в привычку политическую ситуацию оценивать на основе фантастичных слухов. Сложно, бешено сложно сказать им что-то в утешение. Уже свыше четырёх лет их успокаиваем».
03.27.1949
«25-ого снова началась высылка. Высылка проходит под «наидемократическими» обстоятельствами. Трудно теперь сказать, многих ли коснулось жителей это несчастье, но трещание пулемётов с разных сторон леса показывает, что большевики на этот раз широко замахнулись.
<...>
От высылки люди спасаются, как только могут. Жители подлесья со всем добром залезли в лес. Все как одурманенные: не соображают, ни куда пойти, ни за что хвататься. В сёлах люди ходят с одной усадьбы в другую, только бы не оставаться дома, хотя «в другом месте» всё так же. И так целый день Йонас идёт к Пятрасу, а Пятрас – к Йонасу. Трудно на людей смотреть – такие они унылые. В глазах у многих стоят слёзы. Ведь братьев, сестёр, родных ссылают. Не могу найти слова утешения. Что же я могу им сказать? Стою один, прильнувший к сосне, и думаю: «Что же останется с нашей Литвы, если этот террор будет продолжаться?»
<...>
Такая боль давит грудь, что едва могу терпеть. Меня берёт злоба, что мы, партизаны, настолько бессильные. Было бы нас больше, мы бы этих мерзавцев МВД-истов перестреляли, а то – трое... Много ли навоюешься с парой автоматов, обоймы которых снаряжены заплесневевшими патронами. Вообще, может ли высылке в этой области помешать такая П[уняйская] группа К[нязя] Маргиса, в который осталось 13 партизан? Какими бессильными мы стали. Нам приходится сидеть в лесу и ждать, пока монголы закончат свою экзекуцию...
По ту сторону Немана снега уже почти не видно. Солнце его уже растопило. В небе ни тучки. Поля какие-то серые. Кто знает, найдутся ли в этом году те, кто их возделают? То там, то сям всё слышим серии пулемёта. Видимо, люди убегают. Стреляют всем зарядом и без перерыва. «В Литве идёт строительство мирной и творческой жизни, национальное по форме, социалистическое по содержанию...» «Национальная форма» – это истребители, принимающие участие в уничтожении людей. Социалистическое содержание – террор».
17.04.1949
«Где-то очень далеко осталась та радостная Пасха дома, так, что всё представляется сном, всего лишь прекрасной игрой воображения...
Нет ни отца, ни мамы, ни дяди. Отца земля взяла к себе. Может, мы скоро увидимся, может быть, там счастливее будем?
Какая Пасха у тебя, мама, на Уралах негостеприимных? Плачешь, горько ты плачешь, о нас вспомнивши... Как тяжела твоя доля, мати, насколько безжалостным сыном я, стало быть, был, что на тебя такую беду навлёк! Мама, мама моя, но что же я должен был сделать? Один Бог знает, правильно ли я поступил, но из-за твоей судьбы постоянно чувствую угрызения совести...
Дядя так или иначе не продержится, не дождётся свободы. Слишком уже он старый и больной, чтобы на Уралах горе горевать...»
29.04.1949
«Наконец-то за стволами елей показывается большой огненный диск солнца. Красивое это солнце. А я никогда раньше его красоты не замечал.
<...>
Уже третий день, как мой брат Райнис (ещё его Табаком называют) партизан. Второй день, как он помогает копать бункер. Трудными, ой трудными будут для него первые дни партизанства. Поначалу, правда, весело и интересно бывает. Всё новое, непривычное, всё удивляет. Но проходит неделя-другая, и каждый новичок призадумывается. И я когда-то размышлял о своей дальнейшей судьбе, о вероятной смерти. Но потом приобщаешься к новой жизни и думаешь меньше. Будь что будет. Начинается как бы азартная игра, в которую понемногу втягиваешься телом и душой».
08.05.1949
«Ровно четыре года тому назад, в этот же месяц и день, я попал в плен к русским в Чехословакии. Памятный день, и сколько жив буду, его не забуду...
<...>
Ну, теперь получат руски в нос, потому что немцев уже сокрушили. Так тогда большинство думало. <...> Полчаса спустя вся надежда сгинула...
<...>
Не ироническая ли судьба тех литовцев, которые в часу немецкой оккупации искренне поднялись в борьбу против большевизма? Может быть, эти литовцы были наивными политиками, предполагая, что в борьбе против большевизма можно было вступать в союз с немцем – в конце концов, и с самим дьяволом, так как он не так страшен как большевик. Они хотели отплатить, отомстить за жертвы 1941 года, а всё остальное блекло рядом с этим. Среди этих литовцев находился и я...
Батальоны Плехавичюса и так называемое военное училище в Мариямполе – наилучшее зеркало настроений литовской молодёжи той поры. Что побудило юношей так охотно вступать в ряды Местной Дружины? Любовь к Гитлеру, или привязанность к «фатерлянду»?.. Увы, нет! К собачьей своре гитлеровцев тут тоже кипела ненависть, но перевесила более сильная ненависть к большевизму.
<...>
Зверь большевизма торжествовал, а нас... нас считали за «военных преступников»! Чехи оплевывали пленных, но наплевали на самих себя. Наверно, теперь они это ощутили. Конечно, они не знали большевиков, но теперь будут знать, что зачастую осудить очень просто. Давайте не будем легкомысленно осуждать других, чтобы сами не подверглись бы осуждению...»
16.05.1949
«Сегодня мы дневали у одной очень бедной крестьянки. Нищета тут пустила все свои корни. Муж хозяйки умер. Она осталась одна с шестью детьми, старшему из них только 12 лет. В этой большой семье тот 12-летний мальчик – главный работник: он пашет, боронит, кормит скот.
<...>
Предметов домашнего обихода, за исключением нескольких кастрюль, нет. Хотели одолжить ведро, увы, его тут не было. Полотенца не просили – не хотели хозяйку задеть за живое, так как полагали, что полотенца у неё нет...
После восстановления независимости Литвы таким семьям надо бы давать пособия, опекать их; в противном случае это станет почвой для недовольства, поношения властей, преступлений и т.д. Может ли литовец, выросший в такой нищете, быть хорошим патриотом? <...> Социальная помощь и поддержка под руководством собственно государства могли бы сократить то большое число «несознательных» литовцев».
22.05.1949
«Тайным голосованием командиром округа был избран я.
<...>
Так что теперь являюсь главой двух с половиной сотен живых и сверх тысячи погибших партизан, «властелином» живых и мертвых... От меня будет зависеть вся деятельность округа, на меня ляжет вся ответственность, и, если появятся обвинения, мне могут достаться сотни их.
После всех этих церемоний почувствовал себя чрезвычайно уставшим и как никогда одиноким. Так, кажется, хотелось бы очутиться в каком-нибудь тихом-тихом месте, где совсем нет людей, только цветущие сады с жужжанием пчёл, дома, обвитые зеленью, полны красивых утешающих книг... Эй, вы, золотые сказки, почему только в вас жива такая жизнь, но не на земле?.. Как по-чертовски отвратителен же человек! Зачем он должен пожирать, топить, убивать других людей, которые только что горе терпят? Зачем он посеял ненависть и коварство, лицемерие?..»
28.05.1949
«Акция околхозивания достигла вершины. Жители из-за неё совсем не ночуют дома, только на полях.
<...>
Вчера мы узнали, что где-то в волости Бутримонис партизаны расстреляли нескольких слишком усердных распространителей колхозов. Такие случаи неизбежны. Обязательно нужны вооруженные действия и наказания, иначе у жителей нечем оправдаться перед «активистами» за своё невступление в колхозы».
06.06.1949
«Сегодня кончил читать «Воскресение» и повесть «На Кавказе» {?} Толстого. Какой замечательный писатель, и какие хорошие, приятные его книги! Автора уже давно как нет в живых, а его книги останутся живыми навсегда...»
***
Лёнгинас Балюкявичюс «Дзукас» (1925–1950) родился в Алитусе. После одного года студий в университете вступил в Местную Дружину Литвы (Википедия), потом – в отряды Обороны Отечества (менее многочисленного и также неблагополучного добровольческого соединения), в конце концов вместе с остальными был под охраной вывезен охранять аэродромы. В мае 1945 г. в Чехословакии попал в плен, в 1946 г. бежал из лагеря в Украине, добрался до Литвы, пытался попасть на Запад, вскоре присоединился к партизанскому движению. Погиб в должности командира округа Дайнава: при отсутствии возможности вырваться из бункера осуществил решение не сдаться живым. Дневник Балюкявичюса был обнаружен в архиве КГБ сорок лет спустя. Исполнить последнее желание автора рука ни у кого не поднялась.
Костас Балюкявичюс «Райнис», г.р. 1926, погиб в 1951 году.
Мать Йоана Балюкявичене в 1947 году была депортирована. Такая судьба ожидала многих родственников партизан. Вернулась из ссылки в 1956 году, умерла в 1972 г.
В предрождественской записи упомянутый «Капсас» – агент МГБ, инфильтрировавшийся в ряды партизан. В дневнике рассказывается о его деятельности, в результате которой погибли друзья и соратники автора. Костас Кубилинскас, г.р. 1923, был завербован после его отчисления из университета и секции юных писателей за раньше созданные антибольшевистские произведения. Впоследствии известный детский поэт, умер в 1962 г.
Такая была цена возможности творить и делиться творчеством...
Запись Юстинаса побудила меня наконец-то собраться найти книгу в библиотеке, а отсканированный вариант 209 (там и фотографии есть) сильно облегчил цитирование.
no subject
Балюкявичюс, Firefox, google.com: 8 rezultai, visi lietuviški.
Балюкявичюс, Internet Explorer (prisimenant eksperimentą (http://dusimtaidevyni.livejournal.com/95003.html)), google.com: tie patys 8.
Kas išvers visą?.. :]
no subject
Ech, seniai gailiuosi, kad LGGRTC beveik nieko neverčia... Visgi tikro vertėjo reiktų.
no subject
no subject
no subject
no subject
Ir tai ne tik šaltinis - tai balsas, ir nebe tik jo vieno balsas. Kuris suteikia galimybę ne tik žinoti, bet ir suprasti žmogų, laiką ir šalį...
no subject
no subject
no subject
no subject
Брат - похожим образом, только не в лесу, а в деревне. При захвате бункера сперва отстреливались, потом застрелились. Три партизана и связная.
no subject